Из книги второй «Российская империя» из трёх-томника Л.А. Асланова Менталитет и власть. Русская цивилизация.

Заключение

Заканчивая рассмотрение имперской России, следует признать, что Российская империя была очень своеобразной. В ней политиче­ская зависимость и национальное неравноправие, возникшие в ре­зультате политики умиротворения окружавших Россию народов и территорий, преобладали над колониальной экономической экс­плуатацией, которая не была целью создания и роста империи. Фин­ляндия, Прибалтика и особенно Польша страдали от политического и национального неравноправия, но народы этих частей империи не находились в подчиненном хозяйственном положении [15, 39]. Профессор Лондонского университета, специалист по русской исто­рии Дж. Хоскинг справедливо отмечал: «...мы никогда не должны забывать, что для русских империя была прежде всего средством выживания: крушение империи означало бы не просто потерю вы­годных и отдаленных владений, но смертельную угрозу самого ядра государства. Русские идентифицировали себя с империей в гораздо большей степени, чем другие народы Европы; она была для них ско­рее домом, чем источником доходов, крепостью, а не товарным складом. Империя - это не аспект русской истории, а сама русская история...» [90, 134].

В процессе завоеваний XVIII-XX вв. русские никогда не заго­няли туземное население в резервации, не отбирали земли, нахо­дившиеся в хозяйственном обороте. Присоединенное население мигрировало в традиционные области расселения русских, как и русские переселялись на присоединяемые территории, занимая пус­тующие участки земли; в основном это были Сибирь, Северный Кавказ, Новороссия, Нижнее Поволжье с Южным Приуральем, где русские составляли от населения края в 1897 г. - 76,8%, 42,2%, 21,4%, 57,9% соответственно. В издавна заселенных частях империи русских было мало, например, в Финляндии 0,23%, на Кавказе - 4,3%. Среди мигрантов преобладали русские, украинцы, белорусы. Миграция была высокой до середины XVII в. и уменьшилась в после реформенный период. Число сельских поселений увеличивалось вплоть до начала XX в., что свидетельствует о процессе внутреннего освоения земель. В 1646 г. титульная нация - русские - составляли 95% всего населения страны, а в 1917 г. - 44,6%. В составе империи насчитывалось около 200 народов.

Потребность в территориальной экспансии состояла в обеспе­чении прочных границ (по горным хребтам, по крупным рекам) с незамерзающими портами. Экономическая эксплуатация присоеди­няемых территорий даже не рассматривалась. На юге надо было по­кончить с набегами крымских татар, совершавшимися с целью пле­нения населения и продажи его в рабство в Стамбуле. На востоке русские шли туда, откуда к ним извечно приходили орды кочевни­ков. Нужно было отодвинуть от исторического центра Руси границы так далеко, чтобы при вторжении всегда имелось бы время для орга­низации отпора. Переселенческая культура помогала преодолеть неудобства миграций.

В начале 1917 г. Россия была унитарным государством с полной автономией Финляндии, Бухары, Хивы и Тувы. Часть территории была завоевана (Прибалтика, Польша, Финляндия, Северный Кав­каз, Средняя Азия), а другая - присоединена по договорам (Левобе­режная Украина, Казахстан, Грузия, Бессарабия). Присоединение осуществлялось в виде протектората, переходившему постепенно в полное подчинение имперской власти [51, 20-30].

Даже в случае завоевания главным принципом внутренней по­литики на присоединенных территориях являлось сохранение суще­ствовавшего до включения в состав России административного по­рядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собст­венности, верований, языка и обычаев. При лояльности к имперской власти автономия увеличивалась, например, в Финляндии, а при вра­ждебности уменьшилась, как было после восстаний 1830 и 1863 гг. в Польше.

Вторым принципом внутренней политики было широкое со­трудничество имперской власти с местными элитами, которые полу­чали права русского дворянства.

Третий и наиважнейший принцип национальной политики со­стоял в создании некоторых льгот в правовом положении нерусских народов сравнительно с русскими. Они не закрепощались, не рекру­тировались в армию, имели налоговые послабления. Правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало матери­альный уровень жизни нерусских подданных, проживавших в род­ных краях, более высоким, чем у русских. Это было частью полити­ки умиротворения. В 1886-1895 гг. нерусское население 39 губер­ний платило налогов по 1,22 руб. в год, тогда как население 31 великоросских губерний - по 1,91 руб. ежегодно.

Четвертый принцип позволял людям всех национальностей ста­новиться членами политической, военной, культурной, научной и т.д. элит России. Лояльность трону, профессионализм и знатное происхождение ценились гораздо выше, чем этническая или про­фессиональная принадлежность.

Не все шло гладко и не сразу получалось, но в итоге находился оптимальный баланс для мирного сосуществования под контролем имперской власти. Так было до 1830 г. После польского восстания автономия Польши была ликвидирована, а политика по отношении Польши стала более жесткой. В других регионах все оставалось как и прежде: самые большие выкупные платежи за землю в 1861 г. бы­ли назначены русским крестьянам, а не на Украине, Белоруссии и Молдавии [51, 30-36].

После польского восстания 1863 г. курс на административную интеграцию национальных образований в состав империи стал по­всеместным, форсированным. Началась культурно-языковая руси­фикация нерусского населения: школы стали денационализировать­ся, печатные издания на родных языках ограничены, например, в 1863 г. это коснулось Литвы, а в 1867 г. - Белоруссии. На Украине запрещались сценические постановки на украинском языке. Были вновь предприняты попытки христианизации татар, чувашей, ма­рийцев, удмуртов.

После второго восстания на Польшу было распространено рус­ское законодательство. Многие тысячи польских дворян были вы­сланы в центральные и восточные районы России, казнены, эмигри­ровали. 200 тыс. человек лишались дворянства. Земли высланных польских дворян перешли в казну и сдавались в аренду русским по­мещикам. Крестьянская реформа была проведена в пользу крестьян, но в ущерб польским помещикам.

В 1860-е гг. с развитием образования национальное самосозна­ние интеллигенции всех народов России политизировалось, и прави­тельство стало опасаться сепаратизма в ответ на русификацию и мо­дернизацию страны, начавшейся с крестьянской реформы. Модер­низация нарушала сложившиеся уклады, будоражила умы, и правительство пошло на унификацию управления и интеграцию эт­носов в единую российскую нацию.

Уже в конце XIX в. антирусские движения наблюдались среди башкирских и татарских крестьян, которые громили русские адми­нистративные управления, прекратили обучение детей в русских классах башкирских и татарских школ. Анализ национальной при­надлежности 7 тыс. самых активных революционеров, сосланных в Сибирь в 1907-1917 гг. свидетельствует о том, что латыши были в 8 раз активнее русских, евреи - в 4, поляки - в 3, армяне и грузины — в 2 раза, но украинцы были в 3 раза менее активными, а белоруссы - в 11 раз. Остальные народы были достаточно безразличны к рево­люции. В 1870-е гг. ситуация была иной. Из 469 революционеров-народников, привлеченных в 1871-1877 гг. за антиправительствен­ную деятельность к суду самыми активными были русские, затем евреи, армяне, украинцы и поляки, грузины, немцы, эстонцы, латы­ши и белорусы. Низкий социально-экономический статус русских и евреев до 1860-х гг. давал о себе знать [51, 37-43].

Начиная с конца XIX в. и особенно быстро в ходе революции 1905 г., на базе национальных движений возникли политические партии, легализованные в 1906 г в соответствии с Манифестом от 17 октября 1905 г. К февралю 1917 г. существовали 113 националь­ных партий и 45 общерусских, а к октябрю 1917 г. - соответственно 206 и 53. Федеративное устройство России выдвигалось только Белорусской революционной громадой и социалистами-федера­листами Грузии, остальные национальные партии призывали к на­циональной независимости. Однако на выборах в Учредительное собрание в начале 1918 г. национальные партии получили всего 22% голосов, тогда как доля нерусских избирателей после отделения Польши и Финляндии составляла около 50% от числа всех избира­телей, т.е. общероссийские партии получили поддержку населения [51,37-44].

Внутри русского этноса происходили важные процессы, начи­ная со второй половины XIX в. Поражение в Крымской войне было первым сигналом: царская военно-административная система не обеспечивает защиты народа. Даже в среде самых убежденных кон­серваторов зрело сознание необходимости перемен. Крепостничест­во, по мнению многих политических деятелей того времени, было причиной экономической и военной отсталости России. Были про­ведены крестьянская, земская, судебная, военная и другие реформы ради укрепления обороноспособности и промышленного развития страны. Крестьянская реформа 1861 г. положила начало революционизации крестьян, так как отрезала от крестьян лучшие земли, а за те, что достались общинам, был навязан выкуп, что шло в разрез с крестьянскими представлениями о земле. Частная собственность на землю признавалась законом только за поместным дворянством, а крестьяне остались с общинным владением землей. Не посчитав­шись с менталитетом крестьян и отдав всю землю барам, царизм сделал шаг к своему уничтожению, произошедшему в 1917 г.

Исследовали почти единодушно называют доминантой кресть­янского субменталитета вопрос о земле. По общераспространенному крестьянскому убеждению землей мог пользоваться лишь тот чело­век, который вкладывал в нее свой труд. При этом права собствен­ности на землю не могло быть, поскольку земля не продукт труда человека. Резко негативное отношение крестьян к помещичьей и вообще всякой частной собственности на землю - важнейшая черта менталитета российского крестьянства. В отличие от североморско­го менталитета для крестьян собственность была не капиталом, при­носившим прибыль, а средством пропитания и исполнения обязан­ностей перед государем.

После судебной реформы 1864 г. и ряда ее переделок в России сформировались две правовые, сословные системы. Была легализо­вана крестьянская правозащитная практика, тем самым Свод зако­нов Российской империи официально был признан несоответст­вующим условиям крестьянской жизни. Свод законов предназначал­ся дворянам, купцам, мещанам, разночинцам. Причиной раскола общества было многовековое крепостное право и неразрывно свя­занное с ним барство. В праве для высших сословий преобладающее значение имели правоотношения частной собственности и договора, а в крестьянском - право пользования общинной собственностью при условии исполнения фискальных требований государства. Су­ществование двух судебных систем в России - разительный кон­траст общему праву Англии.

Опорой военно-административной системы России была кре­стьянская община. Община ограничивала выход из общины, обеспе­чивала взаимопомощь внутри общины, защиту интересов общины от посягательств извне. При осуществлении суда и расправы вотчинная администрация не могла решать дела без мирских выборных, а иногда и мирского схода. Община препятствовала имущественной дифференциации ее членов, так как состоятельные члены общины отку­пались от рекрутской повинности. Стремление к обогащению, к вы­делению из общего ряда даже своим собственным трудолюбием вызывало общественное осуждение, а умеренность в потребностях и желаниях, наоборот, встречалась с одобрением. Часто практикова­лась прогрессивная раскладка налогов и повинностей, в результате чего налоговое бремя зажиточных хозяйств увеличивалась, а средних и бедных уменьшалась. Этому способствовала круговая ответственность всей общины за сбор налогов и податей. Община в целях самосохранения освобождала от рекрутской повинности хозяйства с одним или двумя работниками. Уравнительный механизм общины вырабатывался стихийно, веками. Он является результатом приспо­собления к окружавшей среде в целях выживания. Обычай общин­ной помощи лицам, не способным собственными силами обеспечить себе пропитания с 1860-х гг. стал законом. Община отводила бес­платные участки земли вдовам, сиротам, одиноким старикам. Об­щина могла вмешиваться в дела семьи. Если большак не справлялся с обязанностями главы хозяйства (а это определялось по тяглоспособности), двор или община могли сменить его. Неисправное несе­ние тягла каралось общиной, в силу круговой поруки.

Крестьянская община неформально осуществляла строжайший социальный контроль, проводила цензуру нравов, от которой нельзя было спрятаться. Сила культуры крестьянской общины была столь велика, что веками сохраняла все лучшее в нравах русского крестья­нина: трудолюбие, инициативу, самостоятельность.

В менталитете русских крестьян существовало устойчивое представление о двойственном предназначении крестьянской собст­венности - семейно-потребительском и тягловом. Тягловое предна­значение признавалось необходимым и достаточным, семейно-потребительское - только необходимым. Представления о приори­тете экономики пришли из североморской культуры, и они истори­чески оправданы в локальных условиях североморья.

В условиях Восточно-Европейской равнины хозяйство было необходимым, но недостаточным условием для выживания. Без защиты от врагов нельзя было вести и хозяйство. Община обеспечивала свое выжива­ние в условиях череды войн.

Военно-административная система в правление Александра III существенно окрепла. Постепенно верх взяла линия на уничтожение автономности суда, восстановление дворянского престижа, надмен­ное и суровое отношение к крестьянам. Это консервативное течение, прикрываясь лозунгом «национальной самобытности», добилось введения в 1889 г. института земских начальников, которые утвер­ждали и отстраняли от должности представителей крестьянского самоуправления, определяли повестку дня сельского схода, приостанавливали исполнение приговоров общинных судов и направляли эти приговоры в уездные суды для отмены. Эти, назначавшиеся государевой властью из числа потомственного дворянства начальники, без всякого разбирательства подвергали денежному штрафу или аре­сту всякого, проживавшего на подведомственных им территориях. С введением института земских начальников все дела, возникавшие в крестьянской среде, стали разбираться в волостных судах, под ком­петенцию которых попали кроме крестьян ремесленники, мещане, посадские. Но автономия волостного суда была сильно ограничена. Земский начальник по своему выбору назначал судей из числа из­бранных сельскими общинами. Народные обычаи из практики судов были устранены, но законы империи тоже не стали применяться, потому что они были заменены «личным усмотрением» земских на­чальников. Несменяемость земских начальников, отсутствие кон­троля за их деятельностью, привели к произволу, свойственному военно-административной системе.

К концу XIX в. в Российском обществе изменилось отношение к личности царя. Значительно ослабела (если не исчезла вовсе) вера в богоизбранность романовской династии и сакральный характер ее власти. Самодержец перестал восприниматься как «хозяин земли русской». Чем дальше, тем больше в нем видели лишь высший орган власти, существование которого могло быть оправдано только про­цветанием государства и русского народа, укреплением авторитета России на международной арене.

Раскол в обществе на две субкультуры - барскую и крестьянскую - был катастрофичным и не мог не привести к межкультурному конфликту. Русские помещики все получали от государя за службу ему, а потому вели по отношению к царю раболепно. Они были временными держателями собственности по монаршей мило­сти. Российская знать видела свой патриотический долг в преданно­сти интересам императорской службы, и лишь единицы размышляли об ответственности перед Отечеством собственника земли, призван­ного организовать цветущее хозяйство. Преобладало желание «на­слаждаться спокойствием и собственностью своею», вести «веселое в деревне житье», возводить храмы, заводить домашние театры и оркестры, разводить «выезжанных лошадей и резвых собак» для охоты. Помещики, обычно, жили вдали от своих поместий, и их ин­тересы в поместье представлял управляющий, сложившаяся тради­ция удерживала их в столице, губернских и уездных городах ради службы царю и отечеству, но не своему домашнему очагу. Тип культуры русских поместных дворян радикально отличался от севе­роморского. Наиболее богатые жили в столицах или за границей, куда им пересылались доходы от имения, и только некоторые воз­вращались в поместье лишь в глубокой старости. Характерной чер­той барского менталитета было презрение к производительному труду. Любые формы предпринимательской деятельности в дворян­ской среде осуждались, так как считались несовместимыми с дво­рянским достоинством.

Выйдя из крестьянских масс, русский предприниматель сохра­нял до самой смерти тот жизненный уклад, в котором он вырос, и моральные мотивы преобладали над материальными стимулами, что являлось главной основой культуры труда. Специфика ментальности торгово-промышленного класса коренилась в толще национального самосознания. Особая роль в российском предпринимательстве при­надлежит старообрядцам, для которых была более важна святооте­ческая традиция, нежели бунт против терпимых притеснений.

В российской традиции главным был вопрос не прав человека (как в североморской культуре), а поиск смысла жизни. Гражданско­го правового общества в России не могло быть потому что в военно-административной системе нет ни прав, ни граждан. В России дол­гое время сословия отличались не правами, а повинностями. Боль­шая роль принадлежала не писанному, а обычному крестьянскому праву. Поэтому в русском менталитете идею естественного права заменили идеалы добродетели, справедливости, правды. Русскому человеку свойственно убеждение, что «человек выше собственно­сти». Уважения к частной собственности не было и нет. Для россий­ского менталитета, в том числе и предпринимателей рубежа ХIХ-XX вв. было характерно преобладание духовных ценностей над «здравым смыслом». Для россиян вопрос, ради чего жить, имеет значение более важное, чем вопрос о материальном преуспевании. Накопительство материальных благ в ущерб окружающим всегда осуждалось. Считалось, что любое богатство связано с грехом. Идеалом был скромный достаток в сочетании с бережливостью и рачительностью.

Осмысление событий 1901-1904 гг., особенно социального взрыва 1902 г. свидетельствует о том, что именно в 1902 г. в России началась крестьянская революция, явившаяся основой всех других социальных потрясений того времени - февральский и октябрьский революции 1917 г., гражданской войны, столь круто повернувших весь ход российской истории. В 1905 г. было разорено до 2 тыс. бар­ских усадеб, а всего за 1905-1907 г. - свыше 6 тыс. Осенью 1905 г. окончательно исчезает нерешительность крестьянских выступлений. Община становится организатором крестьянского движения за зем­лю. Во всех уездах европейской России в крестьянском движении стали проступать политические требования против помещиков и местных органов власти. На двух Всероссийских съездах Крестьян­ского союза было выдвинуто требование конфискации всех поме­щичьих, государственных, удельных, церковных и монастырских земель с обращением их в общенародное достояние.

Как только крестьянская община стала организатором борьбы с помещиками и властью, тут же родилась идея о разрушении общины. Начал рушить общину СЮ. Витте, а продолжил П.А. Столыпин. Таким образом, мотивы действий царского правительства по уничтоже­нию общины были не только экономическими, но и политическими.

Для первой мировой войны русская армия была не обеспечена ' пулеметами, артиллерией, особенно тяжелой, инженерным имущест­вом, средствами связи, автомобильным транспортом, самолетами и -            многим другим. Но главное, в империи не было достаточной для  -       крупномасштабной   войны   военной   промышленности   и   системы дорог. Поражения России в Первой мировой войне повлияли на быстрое нарастание кризиса царского режима. Российское самодержавие было военной монархией, что постоянно подчеркивалось царем и его окружением. Престиж царизма держался на убеждении в мощи и непобедимости российской армии. Военные поражения в русско-японской и Первой мировой войнах ускорили и резко усилили кри­зис самодержавия.

Монархия, как форма государственной власти, утратила леги­тимность у большинства солдат и крестьян. Однако менталитет об­щинного крестьянства с его авторитарным началом традиционно искал в изменившейся обстановке выразителя ценностей крестьян­ства, искал нового вождя, и нашел того, кто в тот момент выражал наиболее полно и в наиболее простой форме чаяния крестьян о зем­ле и мире. Сначала движение крестьян возглавили эсеры, а затем лидерство захватили большевики.

Февральская революция - это стихийное выступление народа против власти, неспособной управлять страной и вести войну, отча­янный акт выживания этноса. К восстанию примкнули либералы, меньшевики и эсеры. Февральская революция предоставила свободу действий большевикам, но их деятельность развернулась позже.

В России буржуазия повела себя во время Февральской револю­ции крайне трусливо: она униженно просила монарха при всем пре­зрении к нему. Военно-командный менталитет не позволял русской буржуазии возвыситься до организованного сопротивления дегради­ровавшей монархии. Русская буржуазия о революции не догадыва­лась. Она ее прозевала. Революцию совершили без буржуазии факти­чески крестьяне - солдаты запасных воинских частей Петрограда.

Буржуазный характер Февральской революции - это ошибка, вызванная приверженностью универсальности всемирно-истори­ческой концепции. Исходя из локально-исторической концепции, Февральскую революцию надо считать крестьянской, несмотря на то, что она возникла в Петербурге. Одна часть крестьянства России придерживала хлеб, другая часть, получившая оружие на время вой­ны и расквартированная в столице, свергла монархию. Русская бур­жуазия была статистом на этом историческом переломе. Она была столь обескуражена революцией, что создала свое подобие власти на двое суток позже возникновения Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов - органов власти победившего народа. Бур­жуазия смогла создать именно подобие власти, а не власть, так как Временный комитет Государственной думы и вслед за ним Времен­ное правительство откладывали решение всех проблем до Учредительного собрания. Крестьянство, в условиях войны обладая оружи­ем, требовало земли и мира немедленно, а русская буржуазия делала вид, будто она владеет положением, будто она лидер революции и не решала крестьянских проблем. В итоге крестьянство поддержало тех, кто был готов дать им требуемое, - большевиков и левых эсе­ров. Октябрьская революция была вторым актом крестьянской рево­люции, начатой Февральской революцией. Большевики и левые эсе­ры удовлетворяли большую часть и других требований крестьянства выдвинутых еще в приговорах 1905-1907 гг. Русская буржуазия не взяла на себя смелость решить аграрный вопрос, и настал момент, когда крестьянство нашло лидеров, согласившихся отдать землю тем, кто ее обрабатывает в полном соответствии с менталитетом русского крестьянства.

У политиков, входивших во Временное правительство, не было понимания реальной ситуации, а «только предельная, несокрушимая преданность либеральным идеям, формулам, которые превращались в какие-то окаменелые заклинания». Процветало доктринерство.

Меньшевики и эсеры догматически следовали учениям запад­ноевропейских социалистов о том, что феодальный строй ниспро­вергается буржуазной революцией, потому после Февральской ре­волюции русская буржуазия должна взять власть в свои руки, а меньшевикам, эсерам и прочим социалистам необходимо оказывать давление на буржуазное правительство. Согласно теоретическим взглядам меньшевистско-эсеровских руководителей Исполкома Петросовета, Февральская революция была буржуазной, а потому власть должна была сосредоточиться в руках представителей либе­рально-буржуазных партий.

Тем самым меньшевики и правые эсеры делали двусмыленным свое положение в Петросовете в глазах солдат, рабочих и крестьян. Поэтому нет никаких причин удивляться большевизации Петросове­та осенью 1917 г.: большевики полнее и последовательнее отражали требования восставшего народа. Они умело использовали сложившееся в тот период положение.

После Февральской революции проявилось доктринерство ли­деров эсеров, которые заявили, что «социализм слишком молод и обязательно провалится с треском, если сам попытается встать у го­сударственного руля». Они утверждали, что спасение России состо­ит в «сотрудничестве с несоциалистическими элементами», в объединении «всей демократии на общей основе», предлагали «урезать социальную программу» до пределов, не препятствующих «реаль­ной коалиции всех классов». Тем самым эсеры отказались от своего главного тезиса - социализации земли, хотя к лету 1917 г. стало яс­но, что огромное большинство крестьян готово поддержать эсеров, если те выступают за немедленную конфискацию помещичьего зем­левладения. Эсеры оттолкнули от себя крестьянство, которое вскоре нашло себе других вожаков, отстаивавших лозунг: «Землю тем, кто ее обрабатывает». В итоге партия эсеров раскололась: правое крыло пошло с меньшевиками, левое - с большевиками. Окончательное размежевание правых и левых эсеров произошло на II Всероссий­ском съезде Советов.

Многовековые чаяния русского крестьянства о безвозмездной передаче земли тем, кто ее обрабатывает, поддержали только боль­шевики и выиграли борьбу за власть. Большевики включались в по­литический процесс, вызванный Февральской революцией, послед­ними из всех политических партий.

Для большевиков декреты о мире и о земле стали источниками легитимности новой власти в момент ее возникновения. Но не меньшее значение имел вопрос о власти. Меньшевики и эсеры спо­собом достижения своих целей в условиях войны в стране с военно-командным менталитетом населения избрали отказ от принципов военно-административной системы и избрали либеральные ценно­сти (демократию североморского типа, рыночную экономику, права человека и т.д.). После короткого периода общего ликования на празднике революции Временное правительство стало испытывать нарастающее отчуждение, а потом - сопротивление не только кре­стьян, солдат и рабочих, но и части имущих классов.

Ленин и большевики оказались прагматичнее, ближе к народ­ной массе. Сохраняя марксистскую всемирно-историческую ритори­ку, они стали фактически придерживаться локально-исторической концепции, называя это развитием марксизма. Большевики, в соот­ветствии с многовековым опытом народа использовали жестокие, репрессивные методы мобилизации, присущие военно-администра­тивной системе и, опираясь на военно-командный менталитет наро­да, повели народ за собой, построив свое государство.

Главный вывод: правительство бывает прочным только в том случае, если оно опирается на менталитет народа.

 

Статья из газеты "Суть времени" № 30. О капитализме и развитии.

           Необходимое политико-лирическое и историко-экономическое отступление

          

  Прежде чем перейти к последователь­ному и подробному описанию планов современного капитализма по оста­новке развития и построению «многоэтажно­го человечества» (а также «обосновывающих» эти планы «научных» работ), нам кажется пра­вильным обсудить вопрос о том, действитель­но ли у капитализма такие планы существуют.

Во избежание недоразумений сразу отметим, что говоря «планы капитализ­ма», мы не имеем в виду ни какого-то кон­кретного человека, ни нескольких людей, ни «мировое правительство», ни «штаб» по строительству плота «Медузы» для че­ловечества. Хотя и не исключаем, что такой штаб в каком-то виде может существовать, и что есть люди, занятые подобным планиро­ванием. Говоря о «планах», мы имеем в виду объективные закономерности истории и эко­номики, которые, как нам представляется, неизбежно порождают необходимость в по­добных планах и попытки их осуществле­ния. Капитализм — это социальная система (формация, мир-система, экономический уклад), которая больше двух веков иссле­довалась тысячами ученых, в том числе та­кими выдающимися, как К. Маркс, В.И. Ле­нин, М. Вебер, Р. Люксембург, Ф. Бродель, И. Валлерстайн, А.А. Зиновьев... и многи­ми-многими другими. Общими усилиями были выявлены (и, что важно, подтверждены историей) многие важнейшие законы суще­ствования и развития капитализма. Имен­но эти, уже известные, законы и приводят к выводам о направлениях, в котором капи­тализм может и будет развиваться (и уже развивается). Вот именно эти направления мы и называем «планами» — потому что в любой социальной системе ничего не про­исходит «само». Все осуществляют различ­ные социальные субъекты: люди, социальные институты, нации, государства, транснаци­ональные корпорации — а все они не могут существовать без планов, которые так или иначе реализуются, в той или иной мере во­площаются в жизнь, бывают успешными или нет. Более того, эти планы осуществляют­ся не на чистом листе, а тоже в социальной системе, где реализации любых планов мо­гут противостоять другие люди, социальные институты, нации, государства, транснацио­нальные корпорации...

Если бы мы описывали передвиже­ние циклонов в атмосфере, то о планах го­ворить бы не приходилось: надо было бы «просто» перечислить все влияющие на это передвижение факторы, потом посчитать их взаимодействие между собой и по резуль­татам указать, где и когда окажется какой-нибудь конкретный циклон. И хотя читатель понимает, что это все совсем не «просто», и что на сегодняшний день никто так сделать не может, потому что и все факторы неиз­вестны, и системы уравнений, описывающие их взаимодействие, слишком сложны, но ког­да-нибудь, с развитием науки, именно так и будет. И о «планах» циклонов говорить, в любом случае, не приходится — они цели­ком и полностью определяются взаимодей­ствием вполне себе объективных факторов, пусть нам сейчас и неизвестных. А вот когда речь идет о социальных системах... все со­всем по-другому.

Соответственно, мы будем говорить о планах капитализма, не имея никого кон­кретно в виду, но будучи уверенными, что если ничто (или никто) не помешает, планы эти обязательно осуществятся.

Каковы же эти планы? Действительно ли капитализму нужно вообще остановить раз­витие человечества и загнать его в разноо­бразные гетто «многоэтажного человече­ства»? Может быть, все ровно наоборот, и, как убеждает нас либеральная обществен­ность, дальнейшее развитие капитализма, наоборот, обещает нам ускорение развития, расцвет свободы и демократии и прочее бла­горастворение воздухов?

Нет, в самом деле, ведь миллионы людей (и в том числе наши либералы, большинство которых вполне искренни в своем восхище­нии капиталистической системой) во всем мире уверены, что капитализм — прогрес­сивный строй. Что он развивает, а не оста­навливает развитие. Что он дает всем людям равные шансы на успех и продвигает демо­кратические институты. Что капитализм — вершина развития современной цивилиза­ции. И что даже если у него и есть крупные недостатки, то все равно это лучшее, что при­думало человечество (как говорил Й. Шумпетер, капитализм — разрушитель, но это «созидательное разрушение»). И ведь все это сейчас преподают в школах!

Собственно, поэтому мы и решили напи­сать это лирическое отступление. Конечно, мы не подозреваем в читателях ревностных сторонников капитализма, однако пойма­ли себя на том, что многие существенные для нашего изложения моменты мы считаем сами собой разумеющимися, всем известны­ми и очевидными. И поэтому их опускаем. Но ведь на фоне нынешнего потребительско­го общества, соответствующего образования и воспитания, мощнейших информацион­ных кампаний «в защиту капитализма» эти самоочевидные для нас моменты могут быть не то что не очевидными, а просто совершен­но неизвестными, неожиданными и невероят­ными. Ведь многие не приемлют капитализм не на основе настоящих знаний и целост­ного понимания, а на базе эмоционального или даже вкусового неприятия капитали­стических реалий повседневной российской жизни. Но ведь все эти отдельные моменты, вызывающие отторжение «реального» ка­питализма, могут быть объявлены плодами недоразвитости именно (и только) нашего капитализма. Или частными случаями, не за­служивающими того, чтобы на их основании делать выводы о капитализме вообще.

Ведь именно так и поступают россий­ские (и не только) либералы, а также госпо­да белоленточные креаклы (и самое страш­ное, что они так думают!). Что они нам все время говорят? Что да, у нас везде «жулики и воры», а вот в Европах... Что у нас выборы подтасовывают, а вот в настоящих демокра­тических странах... Что у нас хамство — нор­ма жизни, а вот при настоящем капитализме клиент всегда прав... Что у нас все загибается и хиреет, а «там» все цветет пышным цветом, и что мы никогда «их» не догоним, потому что они обогнали нас в развитии на тысячу лет... или на две тысячи... Что у нас корруп­ция, а вот там... тоже коррупция, но ведь с нашей не сравнить! Что у нас прямо-таки диктатура и подавление инакомыслия, что Россия никак не может изжить наследие то­талитарного прошлого и потому никак не вы­йдет на столбовую дорогу капитализма, а вот там, где это удалось, там все хорошо и с де­мократией и с развитием (особенно хоро­шо с демократией — см., например, статью В. Сорокиной «Французское сопротивле­ние» в этом номере газеты).

Наконец, до сих пор широко распро­странены имеют широкое хождение пред­ставления о, так сказать, романтическом капитализме, которыми мы обязаны таким его исследователям, к Ф. Хайек, книгами которого зачитывались многие еще в самом начале перестройки. В соответствии с этими представлениями, капитализм — это сво­бодный рынок, а рынок, а в особенности его «невидимая рука» — это такой саморегуля­тор общества, ведущий его к всеобщему про­цветанию, развитию, свободе и демократии (сразу вспоминается анекдот: «Как эконо­мист будет менять электрическую лампочку? Он купит лампочку, принесет и положит под люстру. А дальше все сделает — то есть вкру­тит лампочку — невидимая рука рынка!»). В свете этих представлений любые видимые недостатки и несправедливости капитализма видятся как результат ограничения свободы

рынка, злонамеренного вмешательства в ры­нок. А вот если не вмешиваться, то «невиди­мая рука» и «свободная конкуренция» обе­спечат нам те самые развитие и процветание, а также свободу и демократию, которых мы так хотим.

В общем, много есть очень разных мне­ний относительно сущности капитализма, его возможностей и его «планов», каковые мнения пропагандируются с большим или меньшим успехом. Однако для исследова­телей капитализма все давно предельно ясно. Вот, например, что писал 20 лет назад Иммануил Валерстайн — создатель мир-системного анализа, выдающийся современ­ный социолог-неомарксист:

«Есть только два пути (выделено нами) выхода из структурного кризиса [ка­питализма]. Первый — создание некапита­листической авторитарной миросистемы, которая будет использовать силу и обман, а не «рынок» для оправдания и поддержания неэгалитарного потребления в мире (то есть что-то очень похожее на фашизм, не прав­да ли?).

Второй — изменить наши цивилизаци-онные ценности.

Чтобы создать относительно демокра­тическую и относительно эгалитарную миросистему, в которой нам хотелось бы жить, нам нужен не «рост», а то, что в Латинской Америке называется «Buen Vwir»__________________

Для некоторой части мирового населе­ния это означает, что их дети будут «по­треблять» меньше; но дети на другом конце света будут потреблять больше. Но в та­кой системе мы все будем обеспечены «сетью безопасности», нам будет гарантирована социальная солидарность, и такая систе­ма возможна (и, вероятно, такая система чем-то будет похожа на социализм?).

В следующие двадцать-сорок лет мы бу­дем свидетелями и участниками огромной политической борьбы, но не за выживание капитализма (который как система исчер­пал все свои возможности), но за то, какую систему нам придется вместе «выбрать» ему на замену: авторитарную модель, которая продолжит (и углубит) поляризацию, или ту, которая является относительно демократи­ческой и относительно эгалитарной».

Довольно внятно сказано, не так ли? Или что-то типа фашизма — чтобы «силой и обманом» сохранить существующее нера­венство, либо что-то типа социализма, чтобы добиться несуществующей «социальной со­лидарности» при «относительных» демокра­тии и равенстве.

Что же касается развития... В России многие до сих живут в иллюзии, покинувшей капиталистический мир, по мнению ученых, уже лет 40 назад. Тот же Валлерстайн пишет: «В период с 1945 по 1970 г. широкое распро­странение получила идея развития, соглас­но которой проведение правильной государ­ственной политики позволяло любой стране достичь уровня жизни наиболее богатых стран. Основное предположение заключалось в том, что сочетание индустриализации и урбанизации, более эффективного сельского хозяйства и более качественного образования с краткосрочным протекционизмом (заме-щение импорта) приведет к долгожданному процветанию». Оказалось, что эта «идея» и капитализм — две вещи несовместные. И не только потому такое всеобщее «раз­витие» невозможно, что, например, если каждый житель Земли захочет иметь вил­лу на берегу моря, как у «настоящих людей на Западе», и если даже экономика эта по­зволит, то попросту на все виллы не хватит побережий. Причем сильно не хватит, мяг­ко говоря. Нет, дело совершенно в другом. В том, что капитализм может «развиваться» только в части мира — и только за счет того, чтобы тормозить развитие в остальном мире.

И более того, почти «несовместными вещами» оказались капитализм и рынок —

тот самый, невидимая рука которого должна была, по мнению отечественных либералов, наладить жизнь нашей страны, взорванную ими при разрушении СССР. У того же Вал-лерстайна есть статья с говорящим назва­нием «Капитализм — противник рынка?», в которой он пишет об исследованиях своего учителя — выдающегося французского исто­рика и исследователя капитализма Фернана Броделя. «Бродель переворачивает верх дном все наши привычные теоретические под­ходы. Вместо того чтобы рассматривать в качестве ключевого элемента историче­ского капитализма свободный рынок, он вы­двигает в качестве такового установление монополий. Существование господствующих на рынке монополий — вот что является определяющим элементом нашей системы, и это то, что достаточно четко отлича­ет капитализм от феодального общества, а также, возможно, и от мировой системы социализма, на что до сих пор редко обраща­ют внимание».

И дальше — еще интереснее. «Его [Броде­ля] работы позволяют нам лучше вооружить­ся для отстаивания той безусловной истины, что все монополии имеют под собой полити­ческую основу. Никто никогда не может до­стигнуть господства в экономике, подавлять ее и сдерживать, ограничивая действие ры­ночных сил, не имея политической поддержки. Это всегда требует силы (выделено нами), ... политической власти, создания неэкономи­ческих барьеров для входа на рынок, установ­ления жутких цен, получение гарантий того, что люди купят то, что им не особенно нуж­но. Утверждение, что кто-то может быть капиталистом (в броделевском смысле сло­ва) без поддержки государства, не говоря уже при оппозиции к нему, является полностью абсурдным. Я говорю «без поддержки государ­ства», но, конечно, под этим не обязательно имеется в виду собственное государство дан­ных капиталистов. Иногда это может быть и совершенно другое государство».

То есть Бродель (а вслед за ним Валлер­стайн) установил — на основе скрупулезного анализа экономической практики феодализ­ма и капитализма, — что капитализм — это прежде всего монополии, стремление к геге­монии с обязательным привлечением силы государства — политической, а если нужно и военной, — для подавления свободно­го рынка и какого бы то ни было самосто­ятельного развития. Таким образом, пред­ставление о «романтическом капитализме», навязанное постсоветским гражданам мас­сированной западной пропагандой, не имеет никакого отношения к реальности.

Реальный же капитализм — это со­вершенно людоедская социальная система, которая может развиваться только за счет подавления развития вокруг себя. Подавле­ния — любой ценой, включая применение во­енной силы против особо строптивых. И при­меров тому не счесть. Выражение «вбомбить в феодализм», памятное нам по относитель­но недавним событиям в Югославии, впол­не может быть признано формулировкой основного принципа современного капита­лизма: остановить самостоятельное развитие государств, назначенных быть современными колониями или вассалами системы капита­лизма, необходимо любой ценой, любыми средствами, в том числе ценой «вбомбления в феодализм».

Самое интересное, что практически 100 лет назад, в 1916 г. (то есть за полвека до исследований Броделя), была написана работа, вскрывшая именно эту — людоед­скую и гегемонистскую — сущность капи­тализма. Речь идет о работе В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капита­лизма», в которой он на основании много­численных имевшихся к тому времени данных и анализа работ других автор убеди­тельно доказал, что законы капитализма не­избежно приводят его к необходимости тормозить развитие и обосновывать неравенство людей. И что без этих двух составляющих капитализм не может существовать.

Как пишет С. М. Кара-Мурза, «Издан­ный в России летом 1917 г., «Империализм...» уже не мог быть внимательно прочитан и об­сужден из-за бурных событий момента... В со­ветском обществоведении «Империализм...» был дан неадекватно, и его потенциал в борьбе за культурную гегемонию советско­го строя не был использован». А жаль! — все советские люди «проходили» эту работу и в школе, и в вузе, и если бы она была осво­ена правильно, очень многие бы не были об­мануты сладкими перестроечными сказками.

В ленинской работе поражает пораз­ительная ясность этой работы и ее особая актуальность в наше время: «Сегодня этот труд, почти полностью опирающий­ся на работы видных западных экономи­стов, может быть привлечен для дискуссии по принципиальным вопросам... в РФ. Он со­держит ... аргументы, показывающие уто­пичность планов встраивания РФ в ядро «глобального капитализма». Труд ценен тем, что обнаруживает очевидность этой невоз­можности уже в начале XX века (выделе­но нами), когда возможностей встроиться в ядро капиталистической системы было больше, чем сегодня».

В «Империализме, как высшей стадии капитализма» В. И. Ленин по многим вопро­сам спорит с Марксом (хотя прямо об этом почти не говорится, так как работа публи­ковалась легально, в публичном издатель­стве), начиная с вопроса о роли конкуренции «Полвека тому назад, когда Маркс писал свой «Капитал», свободная конкуренция казалась подавляющему большинству экономистов «законом природы».... Теперь монополия ста­ла фактом...».

Ленин спорит с Марксом и в том, что капитализм — обязательный этап в разви­тии всех стран. По Марксу, более развитые капиталистические страны демонстрируют менее развитым их будущее; объективные экономические закономерности обязательно приведут каждую страну в «развитый» капи­тализм. В. И. Ленин показывает, что совре­менный капитализм (100 лет назад!) сделал такое развитие всех стран невозможным — «хотя бы потому, что монополии «центра» завладевают источниками сырья во все мире, пресекая тем самым возможность разви­тия «туземного» капитализма». Он пишет: «Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учет всем ис­точникам сырых материалов (например, железнорудные земли) в данной стране и даже,

как увидим, в ряде стран, во всем мире. Такой учет не только производится, но эти источ­ники захватываются в одни руки гигантски­ми монополистическими союзами»

То есть, по Ленину, развитие капи­тализма само по себе, согласно своим вну­тренним законам (концентрации капитала, монополизации и пр.), препятствует развитию окружающих обществ и стран. Более того, по мере развития капитализма возможности его возникновения и развития «в окружа­ющем мире» сокращаются. Однако, аполо­геты капитализма не желают этого призна­вать и до сих пор продолжают морочить голову людям. Вот что пишет по этому пово­ду С.М. Кара-Мурза: «В действительности, развитие «туземного» капитализма пресека­лось Западом уже на первой стадии колони­альных захватов, ибо, по выражению К. Леви-Стросса, «Запад построил себя из материала колоний». Он изъял и частично вывез из коло­ний тот «материал», из которого мог быть построен местный капитализм. Однако в 1916 г. констатация этою факта была де­лом очень важным — ведь либеральная интел­лигенция всего мира не признает его до сих пор».

Еще бы она его признала! А как тогда прикажете оболванивать миллионы людей по всему миру? Неужто прямо сказав им, что никакого развития для них не будет, что их перспектива — быть признанными людь­ми второго-третьего-десятого сорта, про­жить всю жизнь в темноте и нищете своих гетто, надсмотрщиками в которых будут пре­датели их народа, ставшие холуями «хозя­ев мира» за стеклянные бусы (роль которых нынче исполняют разные гаджеты вроде айфона)? Нет, так нельзя!

Далее В. И. Ленин пишет: «Для старого капитализма, с полным господством свобод­ной конкуренции, типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с господ­ством монополий, типичным стал вывоз капитала....

Разумеется, если бы капитализм мог развить земледелие, которое теперь повсю­ду страшно отстало от промышленности, если бы он мог поднять жизненный уровень масс населения, которое повсюду остается, несмотря на головокружительный техниче­ский прогресс, полуголодным и нищенским, — тогда об избытке капитала не могло бы быть и речи. И такой «довод» сплошь да ря­дом выдвигается мелкобуржуазными крити­ками капитализма. Но тогда капитализм не был бы капитализмом, ибо и неравномер­ность развития и полуголодный уровень жизни масс есть коренные, неизбежные ус­ловия и предпосылки этого способа произ­водства (выделено нами)».

Прошло 100 лет, технический прогресс стал еще более «головокружительным» — и мы видим, что история полностью подтвер­дила правоту ленинского анализа. Уровень жизни миллионов людей как был, так и оста­ется «полуголодным и нищенским», а в такой стране, как Россия, проигравшей к настоя­щему времени войну с мировым капитализ­мом, он даже снижается: от уровня жизни, сопоставимого с уровнем развитых стран, — к тому самому «полуголодному и нищенско­му». Это разве не торможение, не остановка развития?

Еще один исключительно важный мо­мент, по которому Ленин, по сути, противо­речил Марксу (опять же прямо не говоря этого) — это вопрос прекращении «первона­чального накопления» и происхождении рас­ширенного воспроизводства.

В «Империализме...» Ленин приводит много данных о масштабах изъятия ресурсов из зависимых стран паразитическим финан­совым капиталом Запада: «Доход рантье впя­теро превышает доход от внешней торговли в самой «торговой» стране мира!» и т. п.

Как пишет С. М. Кара-Мурза, «эти дан­ные опровергают важную для марксистской политэкономии модель капиталистиче­ского воспроизводства... Эта модель расши­ренного воспроизводства легитимирует со­временный капитализм, ибо представляет нынешнее потребительское благоденствие Запада как следствие совместных усилий его рабочих и предпринимателей, которые только и представлены в цикле воспроиз­водства. В. И. Ленин, прямо этого не говоря, показывает, что в цикл расширенного вос­производства экономики Запада непрерывно впрыскиваются огромные средствa извне».

По сути, В. И. Ленин здесь иллюстрирует вы­воды Р. Люксембург. В работе «Накопление капитала» она обращает внимание на такое условие анализа капитализма, которое ввел Маркс в «Капитале»: «С целью рассмотреть объект нашего исследования во всей полно­те, свободным от искажающею влияния по­бочных обстоятельств, мы представим весь мир в виде одной-единственной нации и пред­положим, что капиталистическое производ­ство установлено повсеместно и во всех от­раслях промышленности».

Это предположение, как отмечает Роза Люксембург, «не просто противоречит дей­ствительности (что очевидно), оно непри­емлемо для самой модели Маркса (выделено авт.) и ведет к ложным заключениям. То есть, вводя его, Маркс исключает из модели фак­тор, который является принципиально не­обходимым для существования той системы, которую описывает модель. Ибо оказывает­ся, что цикл расширенного воспроизводства не может быть замкнут только благодаря труду занятых в нем рабочих, за счет их при­бавочной стоимости. Для него необходи­мо непрерывное привлечение ресурсов извне капиталистической системы (из деревни, из колоний, из «третьего мира»). Дело никак не ограничивается «первоначальным накопле­нием», оно не может быть «первоначальным» и должно идти постоянно.

В своей книге Р. Люксембург показыва­ет, во-первых, что для превращения приба­вочной стоимости в ресурсы расширенного воспроизводства необходимы покупатели вне зоны капитализма (выделено авт.). Ведь ра­бочие производят прибавочную стоимость, которую присваивает капиталист, в виде товаров, а не денег. Эти товары надо еще продать. Очевидно, что работники, занятые в капиталистическом производстве, могут купить только такую массу товаров, которая по стоимости равна стоимости их со­вокупной рабочей силы. А товары, в кото­рых овеществлена прибавочная стоимость, должен купить кто-то другой (выделено авт.). Только так капиталист может реа­лизовать прибавочную стоимость, обменяв ее на средства для расширенного воспроиз­водства. Этой торговлей занимается ком­прадорская буржуазия вне зоны капитализма. Таким образом, сделанное Марксом предполо­жение, что капитализм охватил весь мир, по­просту невыполнимо — такого капитализма не может существовать».

Таким образом, из работы В. И. Ленина прямо следует, что капитализм неминуемо должен стремиться к остановке развития — иначе он просто не может существовать.

Ленин считал, что непрерывный передел мира между новыми и старыми гегемона­ми – это, по сути своей, всегда война, в ка­кой бы форме она ни велась: «Капиталисты делят мир не по своей особой злобности, а потому, что достигнутая ступень концен­трации заставляет становиться на этот путь для получения прибыли; при этом де­лят они его «по капиталу», «по силе» - ино­го способа дележа не может быть в системе товарного производства и капитализма. Сила же меняется в зависимости от эконо­мического и политического развития; для понимания происходящего надо знать, ка­кие вопросы решаются изменениями силы, а есть ли это — изменения «чисто» эконо­мические или вне экономические (например, военные), это вопрос второстепенный, не мо­гущий ничего изменить в основных взглядах на новейшую эпоху капитализма. Подменять вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня мирной, завтра не­мирной, послезавтра опять немирной) зна­чит опускаться до роли софиста. ... Фи­нансовый капитал и тресты не ослабляют, а усиливают различия между быстротой роста разных частей всемирного хозяйства (выделено нами). А раз соотношения силы изменились, то в чем может заключаться, при капитализме, разрешение противоречия кроме как в силе?».

То есть, по Ленину, капитализм — это всегда война. За что? Вроде бы за передел рынков? Но поскольку главный движитель современного капитализма — это неравно­мерность развития мира (то есть развитие гегемона за счет торможения развития всех остальных), то это еще и всегда война про­тив развития. То есть «вбомбление в феода­лизм» — это магистральный путь движения современного капитализма и единственный способ продления его существования.

Читатель, у вас еще остались сомнения относительно «планов» капитализма? А, ну да, а как же «многоэтажное человече­ство»? Где планы исключить большинство людей из числа людей? Косвенно в «Импе­риализме...» В. И. Ленин говорит и об этом — цитируя при этом Дж.Гобсона, специально занимавшегося проблемами империализма, и что показательно, впоследствии, перед Вто­рой мировой войной, выступавшим как анти­фашист:

Перспектива раздела Китая вызыва­ет у Гобсона такую экономическую оценку: «Большая часть Западной Европы могла бы тогда принять вид и характер, который те­перь имеют части этих стран: юг Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туриста­ми и населенные богачами места Италии и Швейцарии, именно: маленькая кучка бо­гатых аристократов, получающих дивиден­ды и пенсии с далекого Востока, с несколько более значительной группой профессиональ­ных служащих и торговцев и с более крупным числом домашних слуг и рабочих в перевоз­очной промышленности и в промышленно­сти, занятой окончательной отделкой фабрикатов. Главные же отрасли промыш­ленности исчезли бы, и массовые продукты питания, массовые полуфабрикаты при­текали бы, как дань, из Азии и из Африки». «Вот какие возможности открывает перед нами более широкий союз западных госу­дарств, европейская федерация великих дер­жав: она не только не двигала бы вперед дело всемирной цивилизации, а могла бы означать гигантскую опасность западного парази­тизма: выделить группу передовых промыш­ленных наций, высшие классы которых по­лучают громадную дань с Азии и с Африки и при помощи этой дани содержат большие прирученные массы служащих и слуг, занятых уже не производством массовых зем­ледельческих и промышленных продуктов, а личным услужением или второстепенной промышленной работой под контролем но­вой финансовой аристократии (выделено нами). Пусть те, кто готов отмахнуться от такой теории» (надо было сказать: пер­спективы) «как не заслуживающей рассмо­трения, вдумаются в экономические и со­циальные условия тех округов современной южной Англии, которые уже приведены в та­кое положение».

Как мы знаем, первая волна расцвета «научного» расизма была в конце XIX века и шла именно из страны — империалисти­ческого гегемона того времени — Англии. Там же, в Англии зародились многие тече­ния «научной мысли», которые впоследствии «расцвели» в немецком фашизме. Нет ни­каких сомнений в том, что само положение Англии как капиталистического гегемона и авангарда подталкивало ее ученых и ее эли­ту к развитию этих расистских и фашистских концепций. Потому что препятствование развитию колоний должно быть как-то идео­логически оформлено, и нет лучшего оформ­ления, чем расизм.

К тому же, современный капитализм буквально заставляет элиты и их обслугу лезть из кожи вон, чтобы отработать свое «хлебное» место около хозяев. Ленин писал: «Гигантские размеры финансового капита­ла, концентрированного в немногих руках и создающего необыкновенно широко раски­нутую и густую сеть отношений и связей, ... обостренная борьба с другими националь­но-государственными группами финансистов за раздел мира и за господство над другими странами, — все это вызывает повальный переход всех имущих классов на сторону им­периализма. «Всеобщее» увлечение его перспек­тивами, бешеная защита империализма, все­возможное прикрашивание его — таково знамение времени».

Таково было знамение времени сто лет назад, таково оно и сейчас. Капитализм и его две главные задачи: остановка разви­тия в мире и установление принципиального неравенства — толкают элиту и, в том чис­ле, ученых западных стран, «научно» обслу­живать капитализм, не считаясь ни с какими моральными и научными приличиями. «Так как реформистское исправление основ импе­риализма есть обман, «невинное пожелание», так как буржуазные представители угнетен­ных наций не идут «дальше» вперед, поэто­му буржуазный представитель угнетающей нации идет «дальше» назад, к раболепству перед империализмом, прикрытому претен­зией на «научность». Тоже «логика»!» — пи­сал В. И. Ленин в 1916 г.

Да, «логика», причем «железная». И есть все основания считать, что «планы» капитализма, о которых мы здесь все время говорили, были бы с блеском претворены в жизнь уже в первой половине XX века — не случись Великой Октябрьской социали­стической революции. Собственно, все было готово к тому, чтобы эти планы реализо­вались — и они бы реализовались в форме победившего фашизма при сохранившемся колониализме. Но Октябрьская революция и создание СССР сорвали капитализму все его «планы»: Советский Союз разгромил фа­шизм в Великой Отечественной войне, обе­спечил международную поддержку развалу колониальной системы и самим своим суще­ствованием создал условия для развития как в колониальных странах, так и в странах-ге­гемонах, которые были вынуждены изменять свои социальные стандарты.

Но потом СССР проиграл в глобальном противостоянии капитализму. И «все опять повторилось сначала». Капитализм сегодня вернулся к тем же планам и к тем же мето­дам, которые были ему присущи еще век на­зад. И с тем же упорством будет пытаться останавливать развитие и распространять расистско-фашистские взгляды. Все так же, вот только развитие науки и средств массовой информации ушли далеко вперед. И поэтому «мощность» капитализма несказанно возрос­ла. Удастся ли миру устоять на этот раз — за­висит, в том числе, и от того, насколько ясно мы будем понимать, что происходит, и на­сколько профессионально мы сможем вое­вать на этой, доставшейся нам войне.

Юлия Крижанская, Андрей Сверчков