понедельник, 28 ноября 2011 г.

КГБ В КАНУН ПЕРЕСТРОЙКИ

КГБ В КАНУН ПЕРЕСТРОЙКИ


О месте наших спецслужб, знаменитого КГБ, во время перестройки сказано немало. Я всего лишь хочу подтвердить публицистические обличения этого ведомства, ссылаясь на одного из его высоких чинов, причем, не самого худшего. Можно считать, что речь здесь идет от первого лица, а значит, и все предположения о предательской роли КГБ - правда.

Для начала необходимо представить героя данного откровения. Одно время в ТВ-программу «Русский дом» зачастил с выступлениями генерал-лейтенант Н.С. Леонов. Патриотически настроен, аргументировано обличает существующий режим, критика содержательна и привлекает своей прямотой. Но что-то в нем меня настораживало. Все его высказывания постоянно сопровождались неестественной усмешкой или ухмылкой, что обесценивало всю серьезность сказанного им. Чувствовалась какая-то фальшь. Несмотря на некоторую симпатию, что-то останавливало меня, чтобы полностью верить новоявленному патриоту. Но что, не мог понять. Так бы и остался наедине со своими сомнениями, если бы в руки не попала его автобиографическая книга «Лихолетье», изданная еще в 1999 г.

В аннотации А.Н. Крутова к книге сказано, что Леонов Н.С. - исключительной чистоты человек, «сохранивший... горячую любовь к Родине».

ЕЩЕ ОДИН ГЕНЕРАЛ ВОЛКОГОНОВ

Такие книги я не пропускаю и углубился в чтение; однако обнаружил там не столько «любовь к Родине», сколько... Впрочем, судите сами.

Вот, например, он описывает встречу с бывшим солдатом РОА, затерявшимся на чужбине в Перу. Тот растрогал Леонова так, что будущий генерал-лейтенант разразился следующим аналитическим рассуждением (напомню, что Леонов продолжительное время заведовал информационно-аналитическим управлением сурового ведомства).

«...Наверное, не все рассказал мне солдат РОА о своих делах в военное лихолетье, но кто же должен нести самую главную ответственность за миллионы разрушенных домов, миллионы изувеченных судеб, за трагедию народа? И ответ только один: те, кто захватил право решать судьбу страны. За то, что немецкие армии дошли до Сталинграда, выморили голодом Ленинград, унесли жизни 27 млн. людей, ответ перед историей будут нести Сталин и те, кто по его доверенности проводил политическую и военную линию партии» (стр. 90).

Если бы я не прочел этот леоновский пассаж собственными глазами, я бы ни за что не поверил. Подумал бы, что мне «впаривают» Волкогонова. Чисто либерально-демократическое представление о том времени, о нашей истории, о роли тех или иных личностей той эпохи. Профессор МГИМО, академик РАЕН, генерал-лейтенант Леонов Н.С. в соответствии с американо-сионистскими канонами пропаганды повторяет: ответственность за трагедию войны несет не агрессор, а жертва агрессии. Точно так же США убеждают, что в трагедии иракского народа виновен не агрессор, а С. Хусейн. Вот и у Леонова о Гитлере ни слова; за все в ответе Сталин.

В чине генерала, да еще обвешанного такими «учеными» титулами, полагалось бы знать, что до Сталинграда дошли не «немецкие армии», а объединенная армия Европы, правда, главной силой в которой была немецкая.

Полагалось бы также знать, что весь промышленный потенциал покоренной Европы участвовал в создании ударной мощи гитлеровской армии.

А какой вклад в создание этой мощи (тайно) сделали «наши союзники»?! Неужели и этого не знает профессор МГИМО?

А о роли Сталина в подготовке страны к обороне я Вам, генерал, скажу вот что: если бы И.В. Сталин лично не возглавил руководство всеми отраслями оборонной промышленности, вы бы так и остались в своей деревне пастухом у какого-нибудь немецкого колонизатора.

С именем Сталина связаны такие грандиозные достижения, как индустриализация, образование и грамотность, широчайшие социальные преобразования и т.д., т.д.; а ведь он стал полноправным хозяином страны только в 1928-1929 гг.

Я Вам расскажу, профессор МГИМО, одну быль из истории и переписки в эмиграции двух масонов - Н.В. Валентинова (Вольского) и Е.Д. Кусковой. Да-да, той самой мадам Кусковой, на квартире которой масоны обсуждали состав будущего Временного правительства. Так вот, в одном из писем Валентинов грубо отозвался о Сталине; Кускова с возмущением ответила: «Вы написали гадость. Это плевок в лицо русскому народу... имя его никогда не будет сорвано с великих строек, им сделанных!».

Этот случай относится к 1956 г. Кускова отчитала своего эпистолярного товарища, уже будучи в преклонном возрасте. Мудрость прожитых лет, если не утеряна совесть, берет свое.

Вам, генерал Леонов, годы не прибавили мудрости. Видимо, все же совесть с дефектом.

Опустим все прочие пасквили Леонова в адрес И.В. Сталина; приведем лишь общий вывод. Сталин у Леонова - не великий государственник, сделавший Россию сверхдержавой, а политик «...деятельность которого оказалась разрушительной для Советского Союза» (стр. 205).

Это «плевок в лицо русскому народу...».

КАКУЮ РОДИНУ ВЫ ЛЮБИТЕ?

Вот такие у нас патриоты, «сохранившие горячую любовь к Родине». Только возникает невольный вопрос: а к какой Родине? Исходя из сказанного в последней цитате, можно подумать, что это Советский Союз. Нет, здесь такая же фальшь, как и всюду в его рассуждениях. Наверное, когда писал эту фразу о Советском Союзе, точно так же подленько ухмылялся, как и во время телепередач. Я почти уверен в этом. Посмотрите, с каким пренебрежением этот прослывший у нас патриотом генерал на протяжении всей книги отзывается об СССР.

«Государство, известное под названием СССР... завершило свое существование в 1991 г. после длительной «агонии» «нашего «исторического произведения»» (стр. 104, 105).

Леонова, кажется, это обрадовало, поскольку он и его коллеги, начиная с 1974 г., «...стали искренне пугаться расползания по планете красной сыпи «социализма» (стр.114).

Вон еще когда ответственные сотрудники Комитета начали тяготиться общественным устройством в нашем Отечестве. Они мечтали о том дне, когда «красная сыпь социализма» исчезнет и у нас. Леонов как руководитель информационно-аналитического центра всесильного и многомудрого КГБ был настолько уверен в крушении социализма, что «своей дочери Ирине... за десяток лет до наших дней (до 1991 г. - А.Д.) внушал, что ей придется жить в ином обществе...» (стр. 291).

Странная какая-то любовь к Родине у этих записных патриотов; распинаются в любви и в то же время с восторгом вспоминают, «какими же счастливыми мне представлялись годы, проведенные за кордоном...» (стр.133).

ДАЕШЬ ДЕМОКРАТИЮ!

Итак, авторитетный аналитик Комитета приходит к выводу - социалистическая идея рано или поздно потерпит крах. И что же в данной ситуации предпринимает сотрудник госбезопасности? А ничего! И оправдывает это тем, что, кроме «синяков и шишек», ни к чему бы не привело.

«Размышления привели к грустным выводам: /.../ сталинские репрессии отучили от смелости в отстаивании своих взглядов» (стр.137). И не постеснялся: жил при Хрущеве, делал карьеру при Брежневе, был в прекрасных отношениях с Андроповым, а отстаивать свои взгляды его отучил Сталин.

Да, безусловно, бардака было предостаточно, но предостаточно было условий и способов повлиять на ситуацию, тем более для человека, который был «вхож» к первым лицам государства. К тому же имел возможность представлять свои соображения в виде выводов возглавляемого им аналитического центра.

Могли, но предпочли предать. Леонов и К° из системы безопасности государства превратились в проводников либерализма.

Заслуживает внимания откровенность генерала о том, что представлял из себя в то время КГБ. «Не одному мне приходили в голову мысли: «Что же делать?»... Не раз мы обсуждали эти вопросы в кругу самых близких сослуживцев. /.../ Надо признать, что идея бунтарства, выступления в какой бы то ни было форме против существующего строя казалась нам неуместной» (стр.139).

Уверен, признание это сделано вовсе не с тем, чтобы понравиться демократическому режиму. Мысли о свертывании социализма преследовали его. Как явствует из повествования, генерал был обольщен демократией; она уже хитроумно заложена во многих соцстранах в виде многопартийности и выйдет «...на арену в подходящий политический момент» (стр. 160).

А рассказывая о Коста-Рике, этом «единственном островке спокойствия» в Латинской Америке, Леонов объясняет почему: «Там давно укрепились основы буржуазно-демократического строя в результате широкого развития мелкой и средней собственности» (стр.179).

Ввиду приверженности Леонова идеям демократии, ему «...искренне было жаль Никиту Сергеевича», свергнутого соратниками по Политбюро, отказавшимися «...поддержать и развить... начатые <Хрущевым> демократические процессы» (стр.72).

Видимо, эта мысль очень занимала его, и он не видел никакой другой силы, кроме КГБ, которая смогла бы взамен социализма «развить демократические процессы». Вот, например, Леонов, читая Г. Грина, ловит себя на мысли, что отдельные фрагменты книги относятся непосредственно к нему: «мне казалось», «что однажды КГБ возьмет власть в свои руки и тогда окажется, что <Западу будет> гораздо проще вести дела с прагматиками, чем с идеологическими попугаями» (стр.153).

ПО ЕДИНОМУ ШАБЛОНУ

В годы так называемой «холодной войны» наша пресса подробно рассказывала о мерах США по подготовке гражданского населения к защите и о том, до какой истерии доходила американская пропаганда в запугивании собственного народа. Естественно, вопросами гражданской обороны занимались и мы; плохо ли, хорошо ли, но без всякой истерии и в меру сил и возможностей. Обстановка обязывала.

Интересно послушать, как интерпретирует этот период истории наш герой. По Леонову, подготовка нашего населения к защите при угрозе атомного нападения - это «сатанинские игры». В Америке не сатанинские, а у нас, видите ли, сатанинские. Не раздается критики в адрес Америки по поводу массового строительства там убежищ; зато возведение таковых у нас оценивается им как возведение «братских могил» по всей стране (стр.123).

Строительство же противоатомных сооружений для нужд армии (штабы, командные пункты) и высшего политического руководства генерал рассматривает как нежелание «власть имущих» «ценить народную копейку». Более того, такая политика советского руководства «...подтолкнула американцев на разработку специальных ядерных боеприпасов, способных проникать на большую глубину» (стр.124).

Здесь генеральская логика почти повторяет вымыслы перебежчика Резуна: Гитлер напал на СССР, чтобы упредить Сталина. У Леонова: Америка разрабатывала средства атомного нападения потому, что СССР был достаточно защищен и тем самым вынуждал ее.

Резун, если не ошибаюсь, был младшим офицером, однако интерпретирует события по-генеральски. Мы вспомнили здесь об этой личности в связи с тем, чтобы подтвердить: никакого различия в моральном облике между лейтенантом и генерал-лейтенантом не существовало. Да и сам Леонов признается, каким было общее мировоззрение кагэбэшного офицерства: «...так мыслили все офицеры и руководители разведки» (стр.124). Правда, некоторые из них были болтливее других, и тогда возникал скандал: «О политических взглядах Калугина в то время было известно, что они куда ортодоксальнее, чем у большинства генералов...» (стр. 259).

По-моему, все вопросы о том, что КГБ якобы стоял на страже безопасности, сняты.

Признаюсь, чтение не доставило мне удовольствия; прав я или нет, но у меня сложилось впечатление, будто я читаю очередную исповедь то ли Азефа, то ли Малиновского. А те места в книге, где Леонов подражает Волкогонову (а их уйма), - это «плевок в лицо русского человека». Отдельные его высказывания мне было бы противно цитировать, если бы я решился проанализировать всю книгу.

И все же одна неоспоримая ценность автобиографической книги Н.С. Леонова есть: она наглядно показывает, каким был Комитет накануне «перестройки».


А.К. ДМИТРИЕВ


История:


Новейшая История:

суббота, 5 ноября 2011 г.

Образ будущего по СГКМ

Известный афоризм о разрухе в головах, подобен легенде о Вавилонском столпотворении, приведшем к смешению языков. По легенде, люди, перестав понимать друг друга, перестали  строить великую Вавилонскую башню. В 20-е годы прошлого века, когда родился афоризм о «разрухе в головах», до Вавилонского смешения» было всё-таки далеко. Был тогда общий политический язык, который позволил состояться историческому процессу, субъектом которого являлся народ. Про те времена сказано:

«Герой уж не разит свободно,
  Его рука в руке народной».

Можно сказать, что этим языком был марксизм, но это уводит в сторону от сути вопроса. Потому что, например, у русских крестьян, которые не ведали о марксизме, был свой политический язык и, возможно, в силу этого, они являлись субъектом русского исторического процесса.
Марксизм был общим языком, или точнее, общим акцентом у образованных слоёв российского общества. Почему марксизм являлся акцентом? Потому, что Гражданская война в России велась между революционными марксистами: меньшевиками и эсерами против большевиков. Значит, политические языки у них были принципиально разными. Договориться они не смогли, не смотря на общий акцент. Язык большевиков оказался народным и «в руке народной» был меч большевизма.
Может причина в том, что 85% населения России были крестьяне, а там где общество менее однородно, больше смешение языков, меньше политической субъектности. Индустриализация и урбанизация привели к усложнению общества и «смешению» политических языков. Общие интересы и цели, причём экзистенциональные, всегда есть у народа, какой бы сложной не была бы структура общества, но ясность и очевидность этого легко затемняется корпоративными и групповыми интересами. Начинается процесс «разделения языков» и, чтобы он не зашёл до гибели общества (с помощью внешних и внутренних доброжелателей) требуется осознанная работа по сохранению общего политического языка и постоянному ясному формулированию общих целей и интересов.
Сейчас ситуация больше напоминает о Вавилонской легенде и задача сохранения общества и страны по сути сводится к задаче выработки общего политического языка (общего хотя бы для 85% народа). Этим занимается С.Е. Кургинян в клубе «Суть времени» и этим же занимается С.Г. Кара-Мурза. Хочу обратить внимание на работу СКГМ   «РОССИЯ: ТОЧКА 2010, ОБРАЗ БУДУЩЕГО И ПУТЬ К НЕМУ».
Далее краткий конспект:
«Вопрос об образе будущей хозяйственной системы имеет смысл лишь в том случае, если удастся снова запустить ту хозяйственную машину, которая нам дана историей. Невозможно перескочить в будущее без того, чтобы обеспечить страну на переходный период жизненно необходимыми средствами на приемлемом для ее воспроизводства уровне.
Мы отказываемся от детерминизма, априори задающего нам модель идеального образа будущего. Проблему будем излагать на языке жестких («земных») понятий, без туманных идеологических формул вроде дилеммы «капитализм-социализм». При этом исключается детерминизм любого типа – как исходящий из идеологических предпочтений (типа «социализм лучше капитализма» или «демократия лучше тоталитаризма»), так и из веры в «железную необходимость» исполнения объективных законов общественного развития1. Будущее конструируется и строится.

1 Здесь главной трудностью при обсуждении и принятии проекта будет давление исторического материализма (вера в «объективные законы развития», присущая как марксизму, так и либерализму)».

«Важная методологическая установка этой работы заключается в том, что хозяйство – ключевая часть более широкой и сложной системы жизнеустройства.
Россия переживает именно кризис жизнеустройства («системный кризис»). Однако широко бытует ошибочное убеждение, будто выход из кризиса – проблема экономическая, и ответ должны дать экономисты. На деле экономиста можно уподобить инженеру-эксплуатационнику, который обеспечивает нормальную работу данной хозяйственной машины (или же ее подсистемы – смазки, питания и т.д.). Такой инженер часто не знает и даже не обязан знать теоретических принципов всей машины – например, термодинамики как теории тепловой машины. И уж тем более инженер, специалист по дизелям, не обязан знать теории машины совсем иного рода (например, ядерной физики как основы атомного реактора).
Когда слушаешь рассуждения экономиста-«эксплуатационника» о российском кризисе, возникает подозрение – а понимает ли он, о чем говорит? Ведь почти все экономисты уходят от вопроса, в чем суть рыночной экономики и ее отличие от того типа хозяйствования, которое стали переделывать».
«Хозяйственная система – часть национальной культуры. Устойчивость хозяйственной системы есть условие сохранения народа, а ее изменчивость («подвижность») есть условие адаптации народа к изменяющейся внешней среде. Любая реформа хозяйства должна соблюдать баланс между устойчивостью и подвижностью.
В 90-е годы этот баланс был резко нарушен, что привело к ослаблению или разрушению многих механизмов, сплачивающих население России в народ. Произошел «демонтаж народа», что в данный момент является, вероятно, главным препятствием для преодоления кризиса.
Реформа ослабила, повредила или разорвала практически все типы связей, которые соединяли людей в народы, а народы России – в большую полиэтническую нацию. Здесь мы не рассматриваем всю систему этих связей и механизмы, которые их воспроизводили.
Но особое место в повреждении этих механизмов занимает созданная реформой прямая угроза для русских – деиндустриализация.
В социальном плане все народы России несут урон от утраты такого огромного богатства, каким является промышленность страны. Почему же деиндустриализация – это удар именно по русским как народу, по национальной общности? Потому, что за ХХ век образ жизни почти всего русского народа стал индустриальным, то есть присущим индустриальной цивилизации. Даже в деревне почти в каждой семье кто-то был механизатором. Машина с ее особой логикой и особым местом в культуре стала неотъемлемой частью мира русского человека.
Русские стали ядром рабочего класса и инженерного корпуса СССР. На их плечи легла не только главная тяжесть индустриализации, но и технического развития страны. Создание и производство новой техники сформировали тип мышления современных русских, вошли в центральную зону мировоззрения, которое сплачивало русских в народ. Русские по-особому организовали завод, вырастили свой особый культурный тип рабочего и инженера, особый технический стиль.
Разумеется, все народы СССР участвовали в индустриализации страны, а культура индустриализма в разной степени пропитала национальные культуры разных народов, – с этим трудно спорить. Но если в социальном плане осетины или якуты тоже страдают от вытеснения России из индустриальной цивилизации, то это не является столь же разрушительным для ядра их национальной культуры, как у русских. Русские как народ выброшены реформой из их цивилизационной ниши. Это разорвало множество связей между ними, которые были сотканы индустриальной культурой – ее языком, смыслами, образами, поэзией. А назад, в доиндустриальный образ жизни, большой народ вернуться не может».

«На основании изучения альтернативных программ развития и модернизации российского хозяйства в ХХ веке, исторического опыта реализации разных программ, обсуждения этого опыта в 80-е годы и последующих результатов реформ 90-х годов мы приходим к выводу, что принятая в 1991–1992 годах доктрина преобразования советской хозяйственной системы в «рыночную экономику» содержит фундаментальные ошибки. Попытка воплощения этой доктрины в жизнь неминуемо должна была привести к хозяйственной и социальной катастрофе.
Предупреждения об этом исходили и от советских, и от виднейших западных экономистов. Дж. Гэлбрейт уже в 1990 г. так сказал о планах наших реформаторов: «Говорящие – а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь – о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить» («Известия», 31 янв. 1990).
Психическое отклонение клинического характера – вот как воспринималась доктрина реформ экономистом с мировой известностью, не имеющим причин молчать!
Уже к середине 90-х годов мнение о том, что экономическая реформа в РФ «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным среди западных специалистов.
Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц дает реформе оценку совершенно ясную, которую невозможно смягчить: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества – колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту, особенно когда оно ведет к социальной и политической нестабильности».8
Вдумаемся в этот вывод: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопределенностью условий, а о системе ошибок, которая привела к наихудшему решению.
Разумным принципиальным решением был бы осознанный и аргументированный отказ от главных постулатов и установок доктрины российских реформ и выработка новой программы восстановления и развития народного хозяйства России. Тактика реализации этого решения – важный, но особый вопрос. В любом случае, независимо от оформления такого решения, продолжать реализацию программы, обреченной на неудачу и уже поставившей страну на грань катастрофы, было бы еще большей ошибкой, чем начинать двигаться по этому пути.

8 Дж. Стиглиц. Глобализация: тревожные тенденции. М.: Мысль. 2003. С. 188»
 «Что касается рынка, надо послушать самих либералов. Видный современный философ либерализма Джон Грей пишет: «В матрицах рыночных институтов заключены особые для каждого общества культурные традиции, без поддержки со стороны которых система законов, очерчивающих границы этих институтов, была бы фикцией. Такие культурные традиции исторически чрезвычайно разнообразны: в англосаксонских культурах они преимущественно индивидуалистические, в Восточной Азии – коллективистские или ориентированные на нормы большой семьи и так далее. Идея какой-то особой или универсальной связи между успешно функционирующими рыночными институтами и индивидуалистической культурной традицией является историческим мифом, элементом фольклора, созданного неоконсерваторами, прежде всего американскими, а не результатом сколько-нибудь тщательного исторического или социологического исследования».13
13 Дж.Грей. Поминки по Просвещению. М.: Праксис. 2003. С. 113–114»

 «Какого же рода изменение в институциональных матрицах России предполагалось произвести в ходе реформы? Подробно это рассмотрено в упомянутой книге С.Г. Кирдиной [«Институциональные матрицы и развитие России» (Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 2001)].
Очень кратко и грубо суть можно свести к следующему. Понятие институциональной матрицы возникло на стыке цивилизационного и институционального подходов. Это хорошо видно по списку имен ученых и мыслителей, которые сделали основной вклад в становление этого понятия. Обобщая, Кирдина дает такое определение: «Институциональная матрица как социологическое понятие – это устойчивая, исторически сложившаяся система базовых институтов, регулирующих взаимосвязанное функционирование основных общественных сфер – экономической, политической и идеологической».
Строго говоря, каждое общество имеет свой, только ему свойственный тип институциональных матриц – устойчивый, но и развивающийся профиль. Однако это множество разделяется на два класса, тяготеющие к двум разным «чистым» типам, которые называют Х и Y-матрицы (иногда, метафорически, их называют «Западная» и «Восточная» матрицы, хотя правильнее было бы сказать «Западная» и «Незападная»). В чистом виде X-матрица описывает идеальное «рыночное» общество, к которому ближе всего приближается тот «англо-саксонский» тип капитализма, что сложился в Голландии и Англии, был распространен кальвинистами в части Европы, а пуританами в США, Южной Африке и Австралии. Это – цивилизационное ядро современного Запада. К нему примыкают более «мягкие» типы капитализма в его либеральной или социал-демократической версиях (Скандинавия, Германия, юг Европы, модернизированная часть Латинской Америки).
Y-матрицы отвечают незападным обществам (даже таким модернизированным, как Япония или Россия), в которых жизнеустройство складывалось согласно метафоре «семьи», под сильным влиянием общинной идеологии, коммунальной материально-технологической среды и патерналистского государства. Под этим углом зрения различия общественно-экономических формаций не являются определяющими, так что в одну категорию входят и японский или корейский «конфуцианский капитализм», и советский «социализм». И плановая, и рыночная экономики могут строиться в рамках и Х-матрицы, и Y-матрицы.
Английский философ Дж. Грей пишет на этот счет: «Рыночные институты вполне законно и неизбежно отличаются друг от друга в соответствии с различиями между национальными культурами тех народов, которые их практикуют. Единой или идеально-типической модели рыночных институтов не существует, а вместо этого есть разнообразие исторических форм, каждая из которых коренится в плодотворной почве культуры, присущей определенной общности.
В наши дни такой культурой является культура народа, или нации, или семьи подобных народов. Рыночные институты, не отражающие национальную культуру или не соответствующие ей, не могут быть ни легитимными, ни стабильными: они либо видоизменятся, либо будут отвергнутыми теми народами, которым они навязаны».
Россия и в облике Российской империи, и в облике СССР, была обществом, где Y-матрица вызрела в наиболее чистом виде, представляя наглядную альтернативу жизнеустройству согласно X-матрице. Стремление защитить свою институциональную матрицу в ходе вторжения западного капитализма и было общей причиной русской революции (а затем и волны революций в других незападных, «крестьянских» странах).
В ходе экспансии западного капитализма в период империализма («второй волны» глобализации) было много попыток политическими и экономическими средствами изменить институциональные матрицы зависимых стран по западному образцу. Ни одна из этих попыток не удалась – слабые культуры погибали (с массовой гибелью или полным «угасанием» населения), сильные закрывались культурными барьерами и вели «молекулярное» сопротивление или открытую борьбу под социалистическими или националистическими знаменами.
Кирдина цитирует слова одного из основоположников неоинституционализма Дугласа Норта: «Наличие механизмов самоподдержания институциональной матрицы … свидетельствует о том, что, несмотря на непредсказуемость конкретных краткосрочных тенденций развития, общее направление развития в долгосрочной перспективе является более предсказуемым и с трудом поддается возвращению вспять».
В России же мы имеем еще более сложный случай: реформа означала не попытку возвращения вспять (к общинному землевладению или старообрядческому капитализму Саввы Морозова), а переделку Y-матрицы в X».
«Утопия «постиндустриализма», при котором, якобы, человечество будет обходиться без материального производства, включена в доктрину российских реформ. Ей, например, был подвержен глава Минэкономразвития Г. Греф. В апреле 2004 г. он изложил такие тезисы: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики! … Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону. … Могу поспорить, что через 200–250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».
Никто с Грефом не стал спорить о том, что будет через 250 лет, а вчера под его руководством продолжался демонтаж российской промышленности. Технологию этой операции здесь рассматривать не будем, заметим лишь, что посредством приватизации мощные советские заводы прежде всего раздробили, чем угробили единую технологическую базу, и вытолкали с них почти половину рабочих.
Реформа привела к беспрецедентному технологическому регрессу. Спад производства произошел даже до того, как началась деградация материально-технической базы – из-за ухудшения организации производства (она также составляет элемент технологии). Примером служит самая рентабельная отрасль – нефтедобыча. После приватизации отрасли новые собственники получили обустроенные месторождения на пике их продуктивности, укомплектованные квалифицированными кадрами. Отрасль не имела финансовых проблем и затруднений со сбытом продукции. Однако в новых экономических условиях было почти полностью свернуто разведочное бурение на нефть, а производительность труда в нефтедобыче упала почти в четыре раза.
Сходное положение в электроэнергетике. В этой высокотехнологичной и хорошо организованной отрасли производительность труда упала в два раза и сейчас остается ниже уровня 1970 г., хотя никаких неблагоприятных воздействий природного или техногенного характера отрасль не испытала. В 1970 г. на одного работника приходилось 1,30 млн. кВт-часов отпущенной электроэнергии, в 1989 г. 2,11 млн. кВт-часов, а в 2004 г. 1,07 млн. кВт-часов».

«Советское хозяйство представляло собой особый тип хозяйства традиционного общества, основанный на антропологии и культуре общинного русского крестьянина. Главные черты и вектор развития этого типа хозяйства сложились задолго до революции 1917 г., а после 1905–1907 гг. были дополнены идеями модернизации и развития, созревшими в рамках проекта Просвещения и привнесенными в российскую культуру марксизмом (и, в меньшей степени, либерализмом).
В первом приближении советский строй – это некапиталистический уклад жизнеустройства в индустриально развитом обществе СССР, распространенный столь широко, что общество могло воспроизводиться на его основе. Этим он отличается от некапиталистических форм жизни в «реликтовых» аграрных обществах и от маргинальных укладов, существующих в капиталистическом обществе («альтернативная» экономика, «новое ремесленничество», религиозные коммуны, криминальное хозяйство и т.д.).
Экономическая теория (политэкономия) принципиально не изучала хозяйства такого типа. То хозяйство, которое реально создавалось в СССР, было насильно втиснуто в непригодные для него понятийные структуры «политической экономии социализма». Советское хозяйство в главной своей сути было объяснено советским обществоведением неверно.
К несчастью, в советский марксизм не удалось включить теории некапиталистических систем хозяйства (например, А.В. Чаянова), и было создано устойчивое мнение, будто частная собственность на средства производства предопределяет тип хозяйства как капитализма. Это глубокое заблуждение: существует обширный класс предприятий (малые предприятия в промышленности и сфере услуг, крестьянский двор на селе), которые при господстве капиталистической системы могут успешно с ней сосуществовать, вовсе не являясь «клеточками капитализма». Они могут успешно функционировать в разных экономических формациях, «мимикрируя» под господствующие уклады.
Иными словами, малое промышленное предприятие с частной собственностью на средства производства вполне могло бы функционировать и в советской системе, и в нынешней российской; этому препятствовала и препятствует именно надстройка системы (представления марксизма в СССР и представления либерализма в РФ).
Другой важный эмпирический факт состоит в том, что ряд советских систем был с успехом перенесен и адаптирован в разных культурных условиях обществ, которые относятся к «рыночным».
Примером служит созданная в СССР система централизованного теплоснабжения от ТЭЦ. В 90-е годы ХХ века она стала все шире внедряться в странах Запада, несмотря на трудности, создаваемые частной собственностью на городскую землю. Так, известный рост энергоэффективности в Дании достигнут в основном за счет поощрения государством переоборудования в ТЭЦ котельных и строительства новых ТЭЦ. Там проводится специальная государственная политика по стимулированию подключения к централизованному теплоснабжению новых потребителей тепла. В Германии также быстрыми темпами развивается централизованное теплоснабжение на базе теплофикации. Консультант Всемирного Банка финн Пекка Коури пишет: “Централизованное теплоснабжение занимает прочное положение в качестве основного способа отопления финских городов. Из общего количества зданий 45% обогреваются центральным отоплением». Даже президент США Клинтон в одном из обращений к стране отметил необходимость развития централизованного теплоснабжения.
Здесь мы выдвигаем следующий тезис: большие социо-технические системы советского типа, имеющие коммунальный характер, также могут сосуществовать с укладами рыночной экономики, основанными на частной собственности. Только в этом случае такая экономика и государство могут приобрести социальный характер.
Этот тезис не слишком очевиден, но имеет серьезные основания. Советское хозяйство в важных отношениях исходило из тех принципов хозяйствования, которые были за много веков отобраны населением России из многих вариантов как наиболее пригодные в наших реальных природных и ресурсных условиях.
Советское хозяйство строилось (опять же, во многих отношениях) не по типу рынка, а по типу семьи – не на основе купли-продажи ресурсов, а на основе их сложения. Это позволяло вовлекать в хозяйство «бросовые» и «дремлющие» ресурсы, давало большую экономию на трансакциях и порождало хозяйственную мотивацию иного, нежели на рынке, типа.
Из устройства хозяйства как семьи вытекал и принцип – производить не для прибыли, а для потребления, и жить по средствам.
В таком хозяйстве выгодно сращивание производства и быта (как в колхозе или на заводе с его «социальными службами»). Это переплетение, идущее от навыка общинной жизни, дает очень большую экономию. Отопление бросовым теплом ТЭЦ – один из примеров.
Благодаря этим особенностям хозяйства в тридцатые годы за десять лет Россия (СССР) провела индустриализацию и обеспечила ведение войны современной техникой, средствами существования - население, и даже ресурсами развития. С 1945 г. за десять лет СССР восстановил довоенный уровень населения и производства, стал второй ядерной и первой космической державой. Все это были задачи далеко не тривиальные.
Базовые материальные потребности населения удовлетворялись в СССР гораздо лучше, чем этого можно было бы достигнуть при том же уровне развития, но в условиях рыночной экономики.
В советском хозяйстве были спроектированы и построены большие технико-социальные системы жизнеустройства России, которые позволили ей вырваться из исторической ловушки периферийного капитализма начала ХХ века, стать индустриальной и научной державой и в исторически короткий срок подтянуть тип быта всего населения к уровню развитых стран. Мы не понимали масштабов и сложности этой задачи, потому что жили «внутри нее».

«Вернемся к главной проблеме. Рассмотрим стратегический вариант формирования «интегральной» хозяйственной системы, соединяющей рыночные механизмы с «общинными» (коммунальными), доведенными до уровня развитых технологий в советское время. Какие наличные условия момента благоприятствуют такой программе, а какие препятствуют, и в какой степени?
Сразу заметим, что все стратегические доктрины сейчас сложны для реализации и являются рискованными для России – по разным причинам. Для восстановления и развития хозяйства по любому пути есть труднопреодолимые препятствия. Нахождение «в ловушке» означает дефицит ресурсов и времени, большую неопределенность и положение «между молотом и наковальней». Все решения в таком положении будут внутренне противоречивыми и требующими большого идеологического и управленческого мастерства. Однако и возможностей вырваться из порочного круга пока немало.
Внешние условия. Условиями, при которых вообще возможно восстановление целостного отечественного хозяйства, включают в себя сохранение хотя бы нынешнего уровня политической независимости России; а также сохранение хотя бы нынешнего уровня стабильности международных отношений (без «горячей» войны «Запад-Восток»). В данный момент Россия обладает достаточным суверенитетом, демонстрирует достаточную лояльность Западу, завязывает долгосрочные выгодные Западу связи как источник энергоносителей и пр. Кроме того, глобализация под эгидой США идет с большими трудностями, «однополярный» мир не складывается. Таким образом, к настоящему моменту у России есть возможность расширить диапазон выбора своего будущего жизнеустройства. Эти условия достаточно благоприятны для нашей программы.
Благоприятным условием надо считать и тот факт, что Россия пока что не вошла в ВТО и не приняла ряд ее норм, которые резко сузят возможности маневра при «конструировании» нашей хозяйственной системы, особенно ее инновационной компоненты.
По сути дела, Россия должна предпринять вторую программу индустриализации, подобную программе СССР 30-х годов или послевоенной Японии. Это потребует подключения к мировому потоку научно-технической информации, потребление которой по нормам ВТО мы оплатить не сможем. Во всех таких чрезвычайных программах необходима та или иная доля независимой капитализации технологий – своего рода кредит, даваемый мировой наукой. ВТО этот источник не только закрывает, но и позволяет «откачивать» собственные достижения ослабевших стран и реально заставляет их свернуть национальные научные системы.
Относительно благоприятна и конъюнктура на мировом рынке экспортных товаров из России, что дает нам на время чрезвычайных усилий резерв финансовых средств.
К неблагоприятным внешним условиям надо отнести наличие на Западе влиятельной антироссийской партии, которая в значительной мере контролирует внешнюю политику и СМИ. В 90-е годы эта партия слишком глубоко проникла во внутренние сферы России и большинства других постсоветских республик. Спонсируемые или идейно поддерживаемые этой партией структуры российского общества обладают существенным дестабилизирующим потенциалом, они по большей части настроены крайне антироссийски и будут вести интенсивную пропаганду против попыток восстановления старых институциональных матриц при любой их маскировке.
Внутренние условия. К главным факторам, которые определяют приемлемый тип хозяйственной системы, ее легитимацию «коллективным бессознательным» и активную благожелательную поддержку населения или, наоборот, сопротивление ей, относятся тип общества современной России, а также доминирующий антропологический (культурно-исторический) тип.
Мы считаем, что антропологическая модель как ядро культурного основания общества в своих главных чертах не изменилась в ходе реформы. В России не произошло, как предполагали «архитекторы перестройки», нового варианта протестантской Реформации и не возникло «свободного индивида» с «протестантской этикой».
Этот вывод трудно строго обосновать эмпирически, но он подкреплен многими косвенными признаками и исследованиями. Из этого вытекает много следствий для хозяйства. Антропологическая модель – фактор фундаментальный, его действие носит «молекулярный» характер, его нельзя быстро преодолеть идеологическим воздействием, институциональными реформами и даже репрессиями. Представление о человеке «переваривает» элементы идеологии и общественные институты, наполняет их «своим» содержанием.
Судя по главным признакам, Россия представляет собой традиционное общество в условиях модернизации. Это и определяет устойчивость и подвижность элементов хозяйственной системы – и необычную живучесть советских систем, которой не предвидели специалисты в 1990–1991 годах.
Вопреки распространенному мнению, «традиционное» общество вовсе не обязательно является застойным, оно способно к интенсивным нововведениям в политической и хозяйственной сфере. В нем при благоприятных условиях может быть развит даже очень динамичный и агрессивный капитализм (но не «протестантского» типа). Таким образом, сохранение бытия России как традиционного общества, главным критерием отнесения к которому и является антропологическая модель, не служит препятствием к быстрой модернизации и переносу (с необходимой адаптацией) многих западных институтов и технологий. В то же время, в нем могут быть модернизированы и эффективно использованы многие традиционные отечественные институты и технологии.
Необходимым условием для восстановления и принятия обществом программы строительства нового жизнеустройства будет возникновение нового обществознания, методологические основания которого соответствовали бы реальной сложности мира, природе нашего общества и динамике происходящих процессов. Традиционное и неявное знание сложности момента не отвечает. Здравый смысл может спасти нас от худших решений, но не позволит выработать целостный проект. Создание адекватного обществоведения, хотя бы небольшого по масштабам, но способного задать рациональную методологию рассуждений и выработки показателей и критериев – задача совершенно срочная и чрезвычайная».